Диаграмма 4. Динамика производства ВВП на душу населения в Эстонии, России, Грузии, Армении и Узбекистане в 1990–1994 гг. (Производство ВВП в 1990 г. = 100)
Примечание: источник данных — Maddison 2001: 341.
Диаграмма 5. Динамика смертности (на 1000 чел.) в Эстонии, России, Грузии, Армении и Узбекистане в 1990–1994 гг.
Примечание: источник данных — World Bank 2004.
Вклад факторов низкой рождаемости и высокой смертности в «русский крест»
По европейским меркам уровень рождаемости в России нельзя назвать беспрецедентно низким, столь же низкая рождаемость наблюдается и во многих развитых странах Запада (да и не только Запада, в Гонконге она, например, 7,1‰ [родов на 1000 чел. в год], а в современной России — 10,5‰). Однако уровень смертности в России (и некоторых других восточноевропейский странах) действительно аномально высок. Подобные показатели смертности (более 15‰) встречаются только в пораженных ВИЧ странах Тропической Африки.
Высокая смертность является первостепенным источником депопуляции России. Рассмотрим Диаграмму 2, где представлены показатели рождаемости и смертности в России и Европейском Союзе в 2002 г. Мы видим, что уровень рождаемости в обоих случаях приблизительно одинаков. Однако в ЕС в 2002 г. низкая рождаемость компенсировалось столь же низкой смертностью, благодаря чему здесь наблюдался даже некоторый естественный прирост населения. В России же именно катастрофическая смертность населения создает разрыв между рождаемостью и смертностью, который выливается в депопуляцию страны.
Общественная дискуссия относительно демографического кризиса в современной России нередко идет в русле обсуждения перспектив приема мигрантов из ближнего и дальнего зарубежья либо мер по увеличению рождаемости. Проблема миграционной политики действительно важна, однако обсуждение ее не должно заменять собой дискуссию о поиске путей выхода России из демографического кризиса.
Некоторый подъем рождаемости достигался правительствами Западной Европы путем внедрения существенных пособий семьям с детьми, расходы на которые достигают нескольких процентов от ВВП. Этот путь решения проблемы низкой рождаемости в России представляется вполне реалистичным, однако подобного рода меры довольно дорогостоящие, а потому выполнимы в полной мере лишь в долгосрочной перспективе. Между тем, снижение смертности россиян возможно в гораздо более короткие сроки, на что указывает более благополучная в сравнении с Россией ситуация со смертностью не только среди стран Запада, но и среди ряда стран Восточной Европы и СНГ и даже в некоторых (и, подчеркнем, при этом нередко совсем не богатых) российских регионах.
В общем, можно выделить две основные группы гипотез относительно причин столь высокой смертности в нашей стране. 1) Чрезвычайно высокая смертность в России — результат ухудшения уровня жизни после распада Советского Союза: экономический кризис, низкий уровень медицины, неблагоприятная экологическая ситуация, неудовлетворенность жизнью, социальный стресс и т.д. 2) Основными фактором сверхсмертности россиян является высокий уровень потребления алкоголя и других наркотических токсичных веществ. Попробуем проверить эти гипотезы, сопоставив их с имеющимися данными.
3. «Кризисные» гипотезы сверхсмертности россиян
3а. Экологический фактор
Рассмотрим сначала влияние экологического фактора. После распада Советского Союза, когда смертность россиян резко выросла до аномального уровня, в связи с глубоким кризисом промышленности экологическая ситуация улучшилась. Так, объемы выбросов вредных веществ в атмосферу и окружающую среду, в целом, существенно сократились. Определенную положительную роль здесь сыграло и внедрение экологически более безопасных современных технологий. И все это происходило на фоне катастрофического роста смертности! Нет сомнения, что в ряде российских населенных пунктов неблагоприятная экологическая ситуация негативно сказывается на здоровье населения. Однако, в целом, очевидно, что улучшившаяся после распада Союза экологическая ситуация не является фактором, объясняющим феномен российской сверхсмертности 1990-х и 2000-х годов.
3б. Экономический кризис
Уже предварительный анализ показывает, что экономические объяснения аномально высокой смертности в ряде стран на постсоветском пространстве оказываются совершенно недостаточными (см. Диаграммы 4–5 и Таблицы 1–2 в Приложении):
Экономический кризис в Армении и Грузии был значительно серьезнее, чем в России. Между 1990 и 1994 гг. (когда и сформировался «русский крест») производство ВВП на душу населения в России сократилось с $7762 (здесь и далее данные по ВВП приводятся в международных долларах 1990 г. в паритетах покупательной способности) до $5024, в то время как в Армении оно упало с $6142 до $2701, а в Грузии — даже с $7569 до $2100 (Maddison 2001: 341).
Как уже упоминалось выше, за этот период смертность в России выросла более чем на 40% и достигла 15,7‰. В то же самое время в 1990–1993 гг. в Армении, испытывавшей несравненно более катастрофический экономический кризис, смертность выросла менее чем на 20% (и достигла 7,4‰). Уже в 1994 г. смертность в Армении упала до 6,6‰ (что составляет всего лишь 107% от уровня 1990 г.), а к 1998 г. опустилась ниже докризисного уровня, до 6,1‰, хотя к этому году ВВП на душу населения восстановился лишь до 50% от предкризисного уровня и составлял менее 75% от среднедушевого ВВП России.
Постсоветский экономический кризис был особенно катастрофическим в Грузии, где в 1990–1993 гг. производство ВВП на душу населения упало более чем в три раза и в 1993 г. было более чем в два раза меньше российского. Однако за тот же самый период смертность в Грузии выросла лишь на 20% (с 8,4 до 10,1‰), что выглядит примечательным в сопоставлении с 30% ростом смертности (с 11,2 до 14,5‰) в те же годы в России. Уже в 1994 г. на фоне продолжавшегося спада производства смертность в Грузии упала до практически докризисного уровня (до 8,6‰), а к 1996 г. она опустилась заметно ниже докризисного уровня (до 7,1‰ в 1996 г., что ощутимо меньше 8,4‰, уровня смертности в Грузии в 1990 г.). Отметим, что это сильное снижение уровня смертности произошло на фоне крайне медленного восстановления экономики — производство ВВП на душу населения в Грузии было все еще менее трети от докризисного уровня и в два раза меньше, чем на тот же год в России (Maddison 2001: 341).
Масштабы экономического кризиса в постсоветских Эстонии и Узбекистане были примерно одного порядка — между 1990 и 1994 гг. в обеих странах производство ВВП на душу населения сократилось приблизительно на 25%. Стоит подчеркнуть, что в 1994 г. абсолютный уровень производства ВВП на душу населения в Эстонии ($8123) был более чем в два с половиной раза выше, чем в Узбекистане ($3199) (Maddison 2001: 341). Так как то же самое процентное снижение производства ВВП на душу населения в бедных странах ведет к несравненно более сильному росту смертности, чем в среднеразвитых странах (см., например, Коротаев, Малков, Халтурина 2005: 274–301), имеются все основания ожидать, что если постсоветский рост смертности был действительно вызван прежде всего экономическими причинами, то в 1990–1994 гг. смертность в Узбекистане должна была вырасти значительно сильнее, чем в Эстонии. В реальности все обстоит прямо противоположным образом. В Узбекистане в 1990–1994 гг. смертность выросла лишь на 8% (с 6,1 до 6,6‰). За тот же самый период в экономически несравненно более благополучной Эстонии смертность выросла более чем на 20% и в 1994 г. достигла катастрофического уровня в 15,2‰. К 1998 г. эстонская экономика вышла в общем и целом на докризисный уровень, в Узбекистане же производство ВВП на душу населения было все еще на 23% процента ниже уровня 1990 г. (Maddison 2001: 341). В то же самое время смертность в Узбекистане упала ниже докризисного (до 5,9‰), а в Эстонии оставалась значительно выше его (на уровне 14‰).
Конечно же, можно предположить, что вышеупомянутые различия между странами бывшего Советского Союза могут объясняться различиями в возрастной структуре. Поэтому имеет смысл рассмотреть динамику смертности и по отдельным половозрастным группам (см. Таблицу 3 в Приложении).
Нет ни малейших сомнений, что рост детской и младенческой смертности, который в начале 90-х гг. имел место во всех странах бывшего Советского Союза без исключения, был вызван прежде всего именно постсоветским экономическим кризисом. Например, некоторый рост общей смертности в начале 1990-х годов в Узбекистане состоял по больше части из прироста женской и младенческой смертности (а значит, был связан с постсоветским экономическим кризисом). Это объяснение, однако, совершенно не работает применительно к России, Эстонии и другим странам европейской части бывшего СССР. Конечно же, рост младенческой и детской смертности внес свой вклад в увеличение общей смертности; однако вклад этот объясняет лишь крайне незначительную часть российского кризиса смертности. В 1990–1994 гг. детская смертность в России выросла на 7,2%, в то время как общая смертность подскочила на 40,2%. Относительный вклад роста детской смертности был еще меньше, чем это может показаться из прямого сопоставления двух последних цифр, так как из-за крайне низкой рождаемости дети в возрасте до 5 лет уже в начале 90-х гг. составляли незначительный процент общего населения страны.
Кроме того, в Узбекистане в 1990–1994 гг. мы наблюдаем значимый (хотя и относительно [1] небольшой) рост женской смертности, хотя среди узбекских мужчин столь значимого роста смертности не наблюдалось. Существуют достаточные основания связывать рост смертности среди узбекских женщин именно с постсоветским экономическим кризисом, что заставляет предполагать, что тяготы этого кризиса легли на плечи узбекских женщин в значимо большей степени (что по всей видимости связано с подчеркнуто доминирующим положением мужчин, характерным для среднеазиатских обществ). Особо отметим, что ни этот экономически обусловленный рост смертности, ни даже вызванный военно-политическими факторами рост смертности в постсоветском Закавказье (включая Азербайджан [UNICEF 2004: 73–76]) не может по своей амплитуде сравниться с действительно катастрофическим ростом смертности в России, Эстонии и других государствах европейской части бывшего Советского Союза.
Отсутствие какого-либо значимого роста смертности среди всех рассмотренных в Таблице 3 групп армянских женщин (хотя бы отдаленно сопоставимого с тем, что наблюдался в 1990–1994 гг. среди армянских мужчин «боевого» возраста) подтверждает, что некоторый рост смертности, наблюдаемый в эти годы в Армении, объясняется почти исключительно вовлеченностью Армении во внешний для нее (с точки зрения международного права) вооруженный конфликт в Карабахе.
Изменения смертности среди различных возрастных групп грузинских женщин достаточно точно повторяют динамику смертности среди грузинских мужчин «небоевого» возраста. Смертность совершенно несимволически выросла в период интенсивной внутренней войны (прежде всего в связи с конфликтом в Абхазии), однако рост этот был несравненно меньше того что, наблюдался в Грузии среди мужского населения «боевого возраста». Окончание интенсивных военных действий привело к немедленному падению смертности среди всех проанализированных половозрастных групп, хотя, естественно, особенно сильным оно было среди мужчин «боевого возраста». Разница в динамике смертности, наблюдавшейся в Армении и Грузии, объясняется разницей между демографическими последствиями внешней и внутренней военной активности. Внешняя военная активность Армении в Карабахе привела к росту смертности почти исключительно среди граждан Армении «боевого возраста» мужского пола, в то время как рост смертности в Грузии был связан с внутренней гражданской войной, унесшей заметное число жизней среди всех половозрастных групп населения Грузии [2], хотя, естественно, особенно большое число человеческих потерь пришлось на мужчин «боевого возраста».
Что касается динамики разницы между продолжительностью жизни мужчин и женщин, то в этом отношении Россия, Эстония и другие постсоветские европейские государства находятся в резком контрасте со странами как Закавказья, так и Средней Азии [3]. В странах первой группы в 1990–1994 гг. женская смертность для всех проанализированных выше возрастов увеличилась очень сильно (в любом случае значительно сильнее, чем в Средней Азии или Закавказье, что уже никак нельзя объяснить экономическими факторами). Однако даже сильный рост женской смертности в европейских постсоветских странах не идет ни в какое сравнение с поистине катастрофическим ростом мужской смертности в России, Эстонии и других европейских постсоветских странах.
Нет никаких рациональных оснований утверждать, что экономические кризисы должны вести к более высокому росту мужской, а не женской смертности (узбекский случай показывает, что женщины могут страдать от экономических кризисов сильнее мужчин). На этом фоне то обстоятельство, что мужская смертность в России, Эстонии и других постсоветских европейских государствах выросла кардинально сильнее женской, служит дополнительным свидетельством того, что не экономический кризис был здесь основной причиной катастрофического роста смертности [4].
Не следует также забывать, что среди регионов России наименьшей смертностью и наибольшей продолжительностью жизни отличаются такие беднейшие регионы как Ингушетия и Дагестан. Если в России, в целом, в 2001 г. продолжительность жизни составляла 59 лет для мужчин и 72 года для женщин, то в Ингушетии эти показатели были равны 70 и 79 годам, а в Дагестане 67 и 76 годам соответственно (Госкомстат 2002: 106, 109).
3в. Кризис медицины
Экономическая ситуация в стране, как правило, сильнейшим образом отражается на состоянии медицины и системы здравоохранения в целом. Ряд исследователей указывали именно на кризис российской медицины в качестве основного фактора катастрофической смертности в России. Однако «вопреки тому, что кажется очевидным, Россия избежала резкого снижения расходов на здравоохранение в 1992-1995 гг. Согласно двум независимым оценкам, их снижение, с учетом поправок на инфляцию, составило около 10%» [Davis 1997; Shapiro 1997]. Количество больничных коек и врачей на душу населения почти не уменьшилось [Human Development Report 1995]. Таким образом, «обвала» не произошло» (Школьников, Червяков 2000: 18).
Е.М. Андреев с соавторами сопоставили смертность от излечимых болезней в России и Великобритании и пришли к выводу, что если бы результативность российского здравоохранения была такой же, как в Великобритании, это увеличило бы продолжительность жизни российских мужчин на 1,7 лет, а женщин — на 1,5 года. Однако разница между продолжительностью жизни россиян и британцев превышает 12 лет (Andreev et al., 2003), а для мужчин — 16 лет. Следовательно, лишь небольшую часть российской сверхсмертности можно отнести на счет состояния российской медицины. Учитывая колоссальный разрыв между уровнем финансирования медицины в России и Великобритании, очевидно, что даже вливание в здравоохранение сотен миллиардов рублей сможет лишь в небольшой степени способствовать решению проблемы российской сверхсмертности (это, конечно, не значит, что российская система здравоохранения не нуждается в кардинальном совершенствовании и, в том числе, радикальном улучшении ее финансирования; это значит лишь, что одного этого для того, чтобы остановить процесс катастрофического вымирания России совершенно не достаточно).
Состояние медицины должно отражаться, прежде всего, на новорожденных как наиболее слабых членах общества. Действительно экономические кризисы как начала, так и 1998 г. приводили к определенному росту младенческой смертности. Однако следовавшее за этим оживление экономики немедленно благоприятно сказывалось на динамике младенческой смертности, что свидетельствует о положительных изменениях в российской медицине. На этом фоне заметное снижение младенческой смертности после 1999 г. находится в разительном контрасте с продолжавшимся ростом общей смертности россиян. В качестве примера приведем здесь смертность среди мужчин 40-59 лет (см. Диаграмму 6).
Таким образом, практически все гипотезы, связывающие сверхсмертность россиян, прежде всего, с постперестроечным социально-экономическим кризисом не выдерживают проверки. Чем же это может объясняться? Ведь связь между благосостоянием народа и продолжительностью жизни представляется самоочевидной.
На Диаграмме 7 представлено распределение стран мира по двум следующим показателям в 2001 г.: ВВП на душу населения и продолжительность жизни мужчин (группы, наиболее пострадавший от кризиса сверхсмертности в России).
На диаграмме представлена общемировая картина на 2001 г. (каждый квадратик представляет собой ту или иную страну); усредненная линия представляет собой «магистральную дорогу», по которой в ходе модернизации более или менее сходным образом проходят все регионы мира.
Мы видим три основных зоны, представляющих собой три этапа развития. Бóльшую часть своей истории человечество провело в первой зоне крайне низкой продолжительности жизни (и мужчин, и женщин) и крайне низкого производства ВВП на душу населения. Именно такими были условия жизни, скажем, в России 200 лет тому назад. В настоящее время в этой зоне преобладают наименее развитые африканские страны. На этом этапе (в диапазоне 400–3000 долларов на душу населения) даже небольшой прирост ВВП на душу населения ведет к значительному росту продолжительности жизни. Это достигается за счет ликвидации голода, внедрения дешевых (но эффективных в сопоставлении с традиционными средствами) современных медицинских препаратов, позволяющих радикально снизить младенческую смертность и ликвидировать многие эпидемические заболевания, за счет радикального улучшения санитарно-гигиенических условий и т.д. (Данные процессы обычно обозначаются как «первый эпидемиологический переход»). В результате рост душевого ВВП с 400 до 3000 долларов обычно сопровождается действительно кардинальным ростом средней продолжительности жизни как мужчин, так и женщин (с менее 30 до почти 70 лет). Однако в диапазоне 3000–10000 долларов корреляция между ростом среднедушевого ВВП и продолжительностью жизни падает почти до нуля. Действительно, средняя продолжительность жизни мужчин в странах, производящих ВВП в размере 3000–4000 долларов на душу населения, составляет, в среднем, около 69 лет, а в странах с производством ВВП в пределах 8000–11000 долларов средняя продолжительность жизни мужчин лишь на год больше — около 70 лет.
На этой Диаграмме мы видим, что страны Закавказья и Средней Азии, а также Ингушетия и Дагестан не являются аномальными. Существуют десятки стран со значительно меньшим ВВП на душу населения, чем в России и значительно более благоприятной ситуацией со смертностью и продолжительностью жизни.
В самых богатых странах мира (с производством ВВП на душу населения в размере более 25000 долларов) средняя продолжительность жизни мужчин все-таки заметно выше — 75,6 лет. Но достигается эта прибавка за счет инвестирования многих сотен миллиардов долларов в современное дорогостоящее здравоохранение (так называемый «второй эпидемиологический переход»): оснащение больниц высокотехнологичным оборудованием, строительство десятков тысяч спортивно-оздоровительных комплексов и бассейнов, радикальное улучшение качества питания и т.п. На этом этапе каждый дополнительный год человеческой жизни обходится в сотни раз дороже, чем это наблюдалось во время первого эпидемиологического перехода.
Обратим внимание, что экономическое движение России, Эстонии и других европейских стран бывшего Советского Союза после 1990 г. происходило именно в диапазоне ВВП на душу населения 3000–11000 долларов, то есть как раз в том диапазоне, где корреляция между экономическими показателями и продолжительностью жизни особенно слаба, что во многом и объясняет, почему экономическая динамика здесь оказала столь слабое воздействие на динамику смертности.
5. Алкогольная гипотеза
Между тем, основные характеристики российской смертности указывают на алкоголь как ее важнейший фактор. Уже само распределение демографических показателей указывает на важность этого фактора, поскольку Россия, Эстония и другие постсоветские европейские государства, в отличие от Закавказья, Средней Азии и Северного Кавказа имеют тяжелые алкогольные проблемы.
Потребление алкоголя увеличивает риск смерти от цирроза печени и панкреатита, а также рака полости рта, горла, пищевода, желудка, прямой кишки, легких, молочной железы и печени (Duffy, Sharples 1992). Если гипотеза о положительном воздействии малых доз алкоголя (до 10-20 г спирта в день) на сердечно-сосудистую систему обсуждается в научных кругах, то воздействие более серьезных доз, как показывают многочисленные исследования, является однозначно негативным. Алкоголь увеличивает вероятность умереть от ишемической болезни сердца, повышенного кровяного давления, инсульта, аритмии, кардиомиопатии и тромбоза (см. напр.: Вирганская 1991, Anderson 1995, McKee Britton 1998). Огромен вклад алкоголя в смертность от внешних причин: отравления алкоголем, убийств, самоубийств, ДТП, травм, несчастных случаев (Romelsjö 1995).
5а. Алкогольная смертность в советские годы и антиалкогольная кампания
Неблагоприятные демографические тенденции начались в Советском Союзе еще в середине 1960-х гг., когда продолжительность жизни мужчин начала снижаться, а женщин — стагнировать на фоне реальных успехов советского здравоохранения и практически повсеместного роста продолжительности жизни в других регионах мира. Важный вклад в изучение вклада алкоголя в уровень смертности внесло изучение последствий антиалкогольной кампании в Советском Союзе в 1984–1987 гг. (к которой, согласно поросу ВЦИОМ, 58% россиян относятся положительно). Тогда реальное потребление алкоголя сократилось приблизительно на 27% (Немцов 2001: 8), что привело к падению смертности на 12% среди мужчин и на 7% среди женщин. Смертность от алкогольных отравлений понизилась на 56%. Смертность среди мужчин от несчастных случаев и насилия понизилась на 36%, от пневмонии на 40%, от других заболеваний дыхательной системы на 20%, от инфекционных заболеваний на 20%, а от сердечно-сосудистых заболеваний на 9%. После сворачивания антиалкогольной кампании показатели смертности, в особенности мужской, резко выросли (Leon et al. 1997).
Как показали А.Г. Вишневский и В.М. Школьников, и в советские годы, и после перестройки основными поставщиками избыточной смертности в России являются смерти от болезней системы кровообращения и от внешних причин (случайные отравления алкоголем, убийства, самоубийства, ДТП, несчастные случаи и т.п.) (Вишневский, Школьников 1997). Эти две группы смертей вносят определяющий вклад в вымирание россиян. Оба класса причин являются алкоголезависимыми. Именно поэтому эти виды смертности особенно живо «откликнулись» на антиалкогольную кампанию, отход от нее и либерализацию производства и реализации алкоголя.
5б. Алкоголь и смертность от болезней системы кровообращения
Проведенные в различных регионах России исследования позволяют заключить, что каждый четвертый россиянин, умирающий от болезней системы кровообращения, умирает в нетрезвом состоянии. Под маской значительной части таких диагнозов скрывается алкогольное отравление, поскольку дозы алкоголя, обнаруженные в крови у ряда умерших не совместимы с жизнью (Тищук 1997; Школьников, Червяков 2000). Нередко алкогольными являются и смерти от болезней системы кровообращения людей, умерших в трезвом состоянии, поскольку нанесенный алкоголем вред нередко приводит к развитию хронических заболеваний.
5в. Алкоголь и смертность от внешних причин
Вклад алкоголя в смертность от внешних причин гораздо выше, доля алкогольных смертей в этой категории приблизительно равняется 60% (Немцов 2003: 62). Более 80% убийц и 60% убитых нетрезвы в момент убийства. В нетрезвом виде погибают более половины самоубийц, значительная часть которых не совершила бы роковой шаг, если бы не состояние опьянения. Алкоголь — главная причина высокого уровня преступности в России, где в каждый конкретный момент один из восьмидесяти мужчин отбывает срок заключения. Ежегодно десятки тысяч россиян совершают в состоянии алкогольного опьянения преступления, которые не собирались совершать или могли бы не совершить: убийства, изнасилования, грабежи, разбои, кражи, угоны машин и т.д. (Отметим, что движение за разрешение ношения огнестрельного оружия смотрится особенно неуместно в стране, где среднестатистический мужчина выпивает 180 бутылок водки в год). Многочисленные «пьяные» и в этом смысле случайные преступления наносят огромный урон обществу. Сами же преступники расплачиваются за них не только годами неволи, но и годами своей жизни, поскольку физические и социально-психологические условия содержания в российских исправительных учреждениях не способствуют долголетию.
5г. Алкогольные пики смертности россиян в выходные
Пики смертности от внешних причин и болезней системы кровообращения в России наблюдаются с пятницы по понедельник (Школьников, Червяков 2000: 53). В качестве иллюстрации приведем воспоминания И.Г. Никиточкина, десять лет проработавшего врачом в одной из скоропомощных больниц Москвы:
«Начиная с вечера пятницы, растет количество обращений с диагнозом «острое алкогольное отравление» (народ начинает в пятницу вечером усиленно пить). В ночь с пятницы на субботу резко возрастает количество поступивших с травмами в результате ДТП. Т.е. люди выпили, те, которые в состоянии, садятся за руль и едут домой. По дороге разбиваются. Начиная с ночи с пятницы на субботу (где-то в районе часа — двух часов) растет количество поступивших с обострениями хронических заболеваний, прежде всего — сердечно-сосудистых.
Начиная с обеда субботы, опять растет количество острых алкогольных отравлений. В этот же период увеличивается и количество отравлений суррогатами. Т.е. народ продолжает и опохмеляется. Ближе к вечеру возрастает количество поступивших с бытовыми травмами, проще сказать — поножовщина. Т.е. напились и начали выяснять отношения. Вечером опять возрастает количество поступивших с травмами в результате ДТП. Ночь с субботы на воскресенье по своему профилю повторяет ночь с пятницы на субботу.
В воскресенье появляются пациенты в состоянии острого алкогольного психоза. Количество травм от ДТП снижается по сравнению с субботой вечером, но ненамного. Ночь с воскресенья на понедельник — резкий рост поступивших с обострениями хронических заболеваний. Эта же группа, но более старшего возраста преобладает и в понедельник».
5д. Алкоголь и смертность мужчин трудоспособного возраста
Как говорилось выше, решающий вклад в российскую сверхсмертность вносят смерти мужчин трудоспособного возраста. Согласно проведенному в Удмуртии исследованию, доля умерших в состоянии алкогольного опьянения среди этой группы превышает 60%. В большинстве случаев наличие алкоголя в крови не фиксируется в официальных актах о смерти (видимо, из этических соображений), что приводит к колоссальной недооценке алкогольной смертности. По подсчетам одного из основоположников изучения алкогольной смертности в России А.В. Немцова, приблизительно каждая третья смерть в России имеет прямой или косвенной причиной алкоголь, а абсолютные потери достигают 750 тыс. в год (Немцов 2001, 2003). А ведь это именно та треть, на которую смертность в России больше, чем рождаемость, и которая приводит к прогрессирующему вымиранию россиян.
Диаграмма 6
Согласно оценкам экспертов, среднестатистический взрослый россиянин выпивает 14,5 литров спирта в год (официальные данные занижены из-за высокой доли нелегальной продукции на рынке). В ряде стран аналогично высокий уровень потребления алкоголя не сопровождается аномально высокой смертностью. Среди этих стран Португалия, Ирландия, Чехия, Франция, Германия, Австрия. Причина этого кроется в том, что разные виды алкогольной продукции воздействуют на организм по-разному, и главным фактором риска являются не специфические свойства ингредиентов напитка, а соотношение спирта и воды (и в этом смысле алкогольный коктейль из водки и лимонада сопоставим с крепким пивом, но не с водкой как таковой). Когда алкоголь поступает в организм человека, организм начинает бороться с токсичным веществом, расщепляя его, и способствуя его выводу с биологическими жидкостями. В случае потребления крепких напитков (водка, виски, джин, самогон и т.д.) метаболизм не успевает справляться с поступающим алкоголем, а низкое содержание воды в напитке не способствует его выводу. В результате существенно повышается вероятность интоксикации, которая не только способствует неадекватному поведению, но и является мощным стрессом для организма, и, прежде всего, сердечно-сосудистой системы. Характерно, что большинство стран, где наблюдалась сверхсмертность и демографические «кресты», — это водочные страны: Россия, Белоруссия, Украина и страны Балтии.
Зависимость между крепостью наиболее популярного вида напитков и смертностью мужчин 40-59 лет в странах бывшего соц. блока с высоким уровнем потребления алкоголя (более 9 л спирта на ч-ка в год) хорошо видна на Диаграмме 6 [5].
Отметим, что даже небольшой сдвиг преимущественно водочной Литвы в сторону вина привел к заметно меньшей по сравнению с Эстонией и Латвией смертности не только среди мужчин 40-59 лет, но и в целом.
На Диаграмме 7 представлен другой коррелят алкогольной смертности, разница между продолжительностью жизни женщин и мужчин, в зависимости от предпочитаемого вида напитков (для промышленно развитых стран со среднедушевым потреблением более 9 л спирта на человека в год).
По мере модернизации и снижения смертности при родах разница между продолжительностью жизни женщин и мужчин сначала растет, а затем стабилизируется, в среднем, на уровне 6 лет. В непьющих мусульманских странах с развитой системой здравоохранения разница между продолжительностью жизни женщин и мужчин составляет 4–5 лет, что, вероятно, близко к естественной биологической разнице. В странах пивного пояса этот разрыв, в среднем, равняется шести годам. В промышленно развитых странах винного пояса средний разрыв между мужской и женской продолжительностью жизни составляет около 8 лет. Наибольшим этот разрыв в винном поясе является в Венгрии, где крепкие напитки, хоть и в меньшей степени, чем вино, но все же весьма популярны среди населения. Эти данные показывают, что вино, потребляемое в значительных количествах, наносит больший вред здоровью, чем пиво. Это представляется логичным, поскольку вино имеет большее процентное содержание алкоголя, чем пиво.
Наконец, наибольший разрыв между продолжительностью жизни женщин и мужчин наблюдается в «водочном» поясе, где среднее значение этого показателя превышает 10 лет. Печальное «лидерство» сохраняется за Россией, где разрыв между средней продолжительностью жизни женщин и мужчин составляет 12 лет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий