Студент встретился с выдающимися преподавателями, сумевшими не только окончательно привлечь его к изучению этой области знаний, но и передать ему те основы образцовой методики и многосторонней науки, которые в свою очередь выделили и его самого на фоне многочисленных товарищей по работе и которые он позднее, уже путешествуя как исследователь и ученый, постоянно стремился расширить и углубить.
Мадвиг, еще и поныне являющийся крупной величиной среди представителей классической филологии, затем Н. М. Петерсен, а после его смерти К. Лингби вдохновили Томсена на изучение скандинавской филологии Вестергард, участник дешифровки эламской клинописи, и славяновед Смит также принадлежали к числу его учителей на родине. Молодой скандинав довольно рано проявляет интерес к народу-соседу — финнам — и его языку. Одна из работ Вильгельма Томсена на эту тему, вышедшая в 1869 году, сразу же делает известным его имя.
Заграничные путешествия вели Томсена в Берлин, Лейпциг и Прагу (в Праге он изучал чешский язык). Свои исследования в области славянских языков он продолжал под руководством Миклошича в Вене, где прожил довольно долго. Одновременно он умудрялся брать частные уроки сербского, польского и венгерского.
Затем Томсен переезжает в Будапешт, где совершенствуется в этих языках круг его интересов простирался и на арабский, персидский и цыганский языки, а также и на японский, китайский и тамильский, которые он изучал под руководством Бреаля в Париже. Не остались в стороне и тюркские языки — более того, они начинали привлекать его со все возрастающей силой.
Несмотря на то что Томсен сделал себе имя уже в юные годы, он работал, начиная с 1870 года, когда вернулся на родину, и вплоть до 1878 года учителем латыни и греческого, а затем — до 1887 года занимал, правда, высокий пост, но в школьной же администрации. В 1887 году он стал профессором на кафедре сравнительного языкознания в Копенгагенском университете и не снимал профессорской мантии до 1913 года.
Томсена, в 1877 году издавшего свой исторический труд о связях Древней Руси со Скандинавией и о происхождении Русского государства, особенно привлекали проблемы, связанные с открытием письменных памятников в Южной Сибири — енисейских и тех, которые были найдены в Монголии, на Орхоне. Дело в том, что они как нельзя лучше отвечали его склонностям и интересам в области истории языка и культуры.
Поскольку неизвестные знаки с Енисея и Орхона довольно быстро были опознаны как варианты одной и той же «сибирской» (как тогда говорили, да и сейчас говорят иной раз) письменности, Томсен сконцентрировал свое внимание на самых больших и полных надписях, более всего обещавших скорый успех в работе. Такими надписями были орхонские эпитафии Кюль-тегина и Бильге. Соображения, которые Томсен выдвигал при рассмотрении этих сибирских рун, во многих пунктах напоминают нам начальные стадии других удачных дешифровок.
Первым делом он установил направление письма (с этого начинал и Гротефенд) и тем самым выяснил вопрос о том, как нужно читать надписи. Сам издатель надписей В. Радлов впал в данном случае в ошибку. Путем весьма убедительного сравнения как целых кусков текста, так и отдельных строк Томсен смог доказать, что письмо должно читаться не слева направо, подобно, например, монгольскому (так полагал Радлов), а справа налево, как читаются вертикальные строки китайской письменности.
Следующий шаг состоял в подсчете «букв» в итоге получилось интересное число — 38 знаков. Это со всей очевидностью определяло место данной системы письменности — где-то посередине между чистым алфавитным и слоговым письмом. Вспомним, что слоговые письменности, о которых была речь до сих пор, содержали,, как правило, по меньшей мере 50 знаков, тогда как алфавиты — никак не более 30.
Из этого обстоятельства Томсен сделал весьма важный вывод: мы, вероятно, имеем ! дело с алфавитным письмом, но таким, где отдельные знаки для одного и того же звука чередуются в зависимости от определенных предпосылок — то есть от того, какой звук предшествует данному звуку или за ним следует. Затем Томсен, изучая уже внешний вид письма, проводит исследование, которое как раз и должно было показать, что те или иные согласные чередуются под влиянием предшествующих или последующих.
В основе этого исследования лежало очень простое соображение. Томсен сказал себе: из одного ряда знаков XYX иначе — из группы знаков, в которой два одинаковых знака разделены еще одним, отличным знаком, или X должен передавать согласный звук, и тогда Y — гласный, или, наоборот, Y — согласный, и тогда X — гласный.
Он провел тщательное сравнение подобных рядов знаков и достиг на этом пути первой цели — нашел гласные в знаках .
Сразу верно он определил i, однако потребовалось преодолеть целую цепь заблуждений, прежде чем был найден четвертый гласный в знаке . Но пока не было еще железных доказательств верности выводов, и сомнения относительно безупречности установленных равенств — безусловно, основательные сомнения — не покидали ученого.
Чтобы добыть эти доказательства, Томсен прибег к одному из самых излюбленных и испытанных приемов, которым пользовались при всех дешифровках. Он приступил к поискам собственных имен, причем тех из них, которые были засвидетельствованы, хотя и в китайской передаче, китайскими надписями памятников.
Следовало ожидать, что собственные имена как замкнутые группы знаков (на словоразделитель в виде двоеточия обратили внимание еще открыватели надписей) или будут встречаться в тексте особенно часто, или смогут быть выделены каким-либо другим способом, например, по их месту в тексте — в начале нового отрывка.
Датскому исследователю не пришлось долго заниматься поисками. Прежде всего в глаза ему бросилась группа довольно часто встречавшаяся в обеих орхонских надписях. Отправным пунктом исследования являлся здесь последний, четвертый, знак группы (как раз крайний слева, поскольку направление письма — справа налево), . Томсен был убежден в том, что его фонетическое значение i. Частота, с которой встречалась эта группа знаков, и ее место, а также наличие конечного звука i толкнули Томсена на довольно смелый шаг. Он заключил, что перед ним эпитет, служащий для украшения княжеского титула, то есть слово, известное монгольскому языку и всем тюркским диалектам и означающее «небо» или «бог».
При этом на основе всех ранее проведенных рассуждений и выводов, сделанных в связи с исследованием числа знаков алфавита, он допускал, что гласный мог быть подавлен и заглушён. Он идентифицировал, таким образом, группу i-rng-at, то есть со словом tangri (как его следует читать)«небо», «бог».Для начала это равенство могло быть принято лишь как гипотеза, не больше и поиски собственных имен продолжались. Особое внимание Томсена привлекла другая группа знаков — она несколько раз повторялась на камне I, но совершенно отсутствовала на камне II. В чем же тут дело? Решение было только одно: по-видимому, группа скрывала имя того князя, которому и был посвящен этот памятник. В китайском тексте, как уже упомянуто, этот князь зовется Кюэте-гинь во второй части имени еще ранее опознали тюркское «тегин», «принц», первую же часть довольно безосновательно и самым различным образом пытались объяснить голландский китаист Шлегель и после него целый ряд других исследователей.
Томсен подошел к вопросу иначе. Он имел в виду, что китайский язык не знает среди конечных слоговых звуков звука l и просто опускает его при передаче чужеземных слов. Он сопоставил всю группу со словом Ktl-tegin «принц Кюль» это чтение подтверждалось не только китайской традицией, но и обоими знаками — (t перед или после e, i, a, o, u) и (i, j), которые Томсен открыл еще в слове tangri.
То же самое следствие, вытекающее из факта отсутствия конечного слогового l в китайском, привело и к определению наиболее часто встречающейся группы знаков на камне II — китайское Би-кя совпало с «Бильге», «мудрый». Выводы Томсена приобрели уже довольно высокую степень доказательности, однако оставались и уязвимые места tangri было построено комбинаторным методом, оба же имени покоились на сопоставлении с китайскими формами.
Но вот четвертая группа знаков сразу поставила ученого выше всяких сомнений; это было слово чрезвычайно часто встречавшееся на обоих орхонских памятниках. Три знака из четырех, составлявших это слово, Томсен уже знал — да и мы теперь знаем. Это знаки (мы читаем справа налево) = t (из tangri и Kultegin), = u (из Kul-tegin) и = r (из tangri). Но, стало быть, слово читается t-u-r? А ведь это не могло значить ничего иного, кроме «тюрк»!
Тем самым был получен второй знак для k - , но это даже не главное. Главное заключалось в том, что был опознан язык надписей, причем опознан в полном соответствии с требованиями исторических предпосылок, подтверждаемых и собственными именами китайского текста: это был язык народа, который китайцы называли ту-кюэ, чистый тюркский диалект, намного более древний, чем все известные до того тюркские языки.
Теперь уже было открыто и установлено значение не менее девяти знаков. И Вильгельм Томсен, выдающийся знаток тюркских диалектов, был вполне готов к тому, чтобы, на ходу устраняя многочисленные мелкие недочеты, без особых усилий вставить полученные значения в другие слова и шаг за шагом воссоздать весь алфавит, вырвав его из цепких лап забвения.
Свои труды он увенчал три года спустя сочинением «Дешифрованные орхонские надписи», где дал в руки ученых не только алфавит, но и полный комментированный перевод надписей.
Это открытие, выдающееся с точки зрения истории письменности, было оценено как чрезвычайно важный ключ к пониманию всей истории Средней Азии. Такая оценка, между прочим, основывалась на том обстоятельстве, что новое письмо по происхождению было признано родственным аршакидской (среднеперсидской) письменности пехлеви, которая в свою очередь восходит к арамейской письменности.
Подобное развитие весьма поучительно для понимания истории культуры, поскольку ранее было принято считать, что истоки этого письма восходят к периоду миссионерской деятельности манихеев. Что касается науки о языках, то она благодарна Томсену прежде всего за неожиданное расширение ее знаний, ибо вновь открытая письменность с богатой дифференциацией знаков (38!) намного лучше приспособлена для того, чтобы надежно передавать фонетические звуки древнетюркского языка, чем уйгурское письмо с его 20 буквами, которое к 800 году полностью вытеснило письменность древних тюрок.
Мы и сейчас не можем равнодушно относиться к языку древнетюркских памятников. Обращается ли надменно к своему народу или горько скорбит о смерти брата правитель Бильге-каган, упивается ли своим величием старый вельможа Тоньюкук, не преминувший указать на с своем надгробии, какие несчастья обрушились бы на народ тюрок, если бы не было на свете его, именно его, мудрого Тоньюкука, — все эти высказывания близки нам, хотя и восходят еще к тому времени, когда тюркский народ не знал ни Аллаха, ни «пророка его» Мухаммеда.
«Мне преклоняется вся земля», — бросил некогда Турксанф византийским послам. Этим же языком, спустя 160 лет, разговаривал и Бильге-каган: «Небоподобный, неборожденный тюркский каган, я нынче сел на царство. Речь мою полностью выслушайте вы, идущие за мной, мои младшие родичи и молодежь вы, союзные мои племена и народы. Когда было сотворено вверху голубое небо и внизу: темная земля, между ними обоими были сотворены сыны человеческие. Над сынами человеческими воссели мои предки Бумын-каган и Истеми-каган. Сев на царство, они поддерживали и устраивали племенной союз и установление тюркского народа. Четыре угла света все были им врагами выступая с войском, они покорили все народы, жившие по четырем углам, и принудили их всех к миру. Имеющих головы они заставили склонить головы, имеющих колени они заставили преклонить колени.
Мой младший брат, Кюль-тегин, скончался, я же за скорбел; зрячие очи мои словно ослепли, вещий разум мой словно отупел, а сам я заскорбел. Время распределяет небо, но так или иначе сыны человеческие все рождены с тем, чтобы умереть».
«Я сам, мудрый Тоньюкук, получил воспитание под влиянием культуры народа Табгач. Так как и весь тюркский народ был в подчинении у государства Табгач. Пусть будет милостиво небо: на этот свой тюркский народ я не направлял хорошо вооруженных врагов и не приводил снаряженную конницу.
Если бы Эльтериш-каган не старался приобретать и, следуя за ним, я сам если бы не старался приобретать, то ни государство, ни народ не были бы существующими. Сам я состарился и возвысился. Если бы в какой-либо земле у народа, имеющего кагана, оказался бы какой-либо бездельник, то что за горе имел бы этот народ! Я, мудрый Тоньюкук, приказал написать это для народа тюркского Бильгя-кагана.»
Комментариев нет:
Отправить комментарий