30 апреля. Ночь. «Мы
рвемся к вершине, ни шагу назад!»
Четверо суток шла к
этому мгновению группа капитана Макова. Четверо суток с боями, в разведке шаг
за шагом пробивались – где самостоятельно, а где с бойцами Неустроева, где
ползком, а где перебежками – к моменту, когда можно будет достать спрятанное на
груди у младшего сержанта Минина полотнище, чтобы развернуть и закрепить его на
Рейхстаге. А ведь на каждом метре этого заключительного отрезка их долгого
фронтового пути жестоко переменчивая военная судьба могла и отвернуться. И
тогда пришлось бы вытаскивать не красный флаг из-за пазухи, а последний патрон
из нагрудного кармана.
Где к тому же ждала
своего черного часа предсмертная записка домой…
Но они дошли. И
оказались на черте рейхстаговского порога. Теперь оставалось совсем немного –
всего два с половиной этажа. Но какими ответственными, какими тяжелыми обещали
стать эти последние ступени, ведущие к покорению самой главной на войне высоты,
имя которой – Победа.
Так – или примерно
так – можно было бы описать их чувства у подножия этой высоты. Но только
постфактум. Потому что в суровой на тот момент действительности надо было
думать совсем о другом. Причем быстро думать. И сразу же, почти одновременно
действовать.
Следует признать,
что и тут маковцы, а вместе с ними и другие дошедшие до Рейхстага, оказались на
высоте.
…Потому что сразу же
взялись за самое в данные минуты важное. Пока враг не опомнился, пока в
наземных помещениях Рейхстага находились незначительные силы противника,
следовало захватывать помещения первого этажа, и если не полностью блокировать,
то хотя бы максимально затруднить выход основной части гарнизона из подвалов. В
очень сложной обстановке ночного боя в незнакомом помещении, да еще в
перемешанном, лишенном привычного управления составе командование на себя взяли
те командиры, которые оказались в авангардной группе. Это были капитан Маков,
офицеры из Зинченкоского батальона – замполит А. Берест и начштаба И. Гусев,
агитатор политотдела 150-й дивизии капитан И. Матвеев и еще несколько человек.
По их командам первое, что стали делать ворвавшиеся в здание бойцы, – это
забрасывать гранатами коридоры и выходы из подземелья. Ориентироваться в
кромешной темноте приходилось, в основном, по вспышкам автоматных очередей.
Маков распределял бойцов с пулеметами по точкам, чтобы те пресекали малейшее
появление немцев из подвалов короткими прицельными очередями, когда к нему
подбежал Алексей Бобров. Поскольку капитан Маков воспоминаний после себя не
оставил, сошлюсь далее на документальную запись его рассказа в радиопередаче
журналистки Анненской. Вот что он поведал относительно распоряжения, которое
отдал своей группе в первые же минуты нахождения в Рейхстаге: «Меня разыскал
Лешка Бобров. Я говорю ему: „Давай быстренько собери ребят и Минина сюда!“
Минин прибежал ко мне, запыхался. Я говорю: „Миша, я сейчас дам вам пехотинцев,
человек семь. Пробивайтесь наверх! Надо выполнять основное боевое
задание! – И мои ребята ушли… “
Шансов в такой
кромешной темноте, в совершенно незнакомом помещении, без плана найти нужный
выход на крышу было не так уж и много. Но сразу же выручило то, что у
предусмотрительного Загитова оказался ручной трофейный фонарик. Именно он,
подсвечивая дорогу, обнаружил слева от входа дверь, а за ней ведущую наверх
лестницу, которая во многих местах была разрушена. Так что пришлось пробираться
через проломы, ориентируясь на сигналы Загитова. Снова вернусь к воспоминаниям
М. П. Минина: «Ринулись по лестнице. Впереди Загитов. Я от него только слышу:
„Миша, за мной! Миша, за мной!“ Дальше Лисименко, Бобров… Мы не знали, что нас
впереди ждет, что с нами будет. Но такое было настроение, такая приподнятость
духа, что мы попросту забыли об опасности. Но сказывалось, что мы были из
одного дивизиона, знали друг друга много лет. И поэтому действовали слаженно, с
головой. Все коридоры, которые выходили на лестницу, забрасывали гранатами Ф-1
и прочесывали автоматными очередями. Мы уже были на втором этаже, когда снизу
на помощь нам уже устремились многие воины из стрелковых подразделений. Часть
из них сразу же залегла у входов в коридоры, чтобы не допустить проникновения
противника на лестницу, а остальные бежали с нами наверх.
По пути я случайно
наткнулся на торчащую из стенки тонкостенную трубку. Сильно рванул ее на себя,
и она легко отломилась. «Сгодится в качестве древка знамени», – подумал я.
Когда достигли
чердака, нужно было скорее находить выход на крышу. После того, как прочесали
чердак автоматными очередями и бросили в темноту несколько гранат, Г. Загитов
посветил фонариком и сразу обнаружил невдалеке грузовую лебедку, две массивные
пластинчатые цепи которой уходили наверх. Звенья гигантской цепи были такой
величины, что в них свободно входила ступня ноги. Куда она могла привести, мы,
конечно, не знали. Но, действуя наугад, один за другим вчетвером лезем по цепи
наверх. Как всегда, впереди Гиза Загитов, а за ним – я со знаменем. Чтобы
удобнее было лезть, «древко» я держал в зубах, автомат за спиной, а в правой
руке пистолет. Метра четыре лезли по цепи, пока не достигли слухового окна,
через которое и выбрались на крышу. Вблизи в темноте еле виднелся силуэт
небольшой башни, к которой я и Загитов стали прикреплять Красное знамя. Вдруг
на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда А. Лисименко
заметил наш дневной ориентир – «Богиню победы», как мы тогда назвали
скульптурную группу.
Несмотря на
артиллерийский обстрел, решили водрузить Красное знамя именно наверху этой
скульптуры – с нее в дневное время знамя будет видно очень хорошо. Здесь же на
крыше в темноте почти на ощупь написал на полотне знамени свое имя и имена
товарищей.
Чтобы привязать
знамя к металлическому «древку», Загитов разорвал свой носовой платок на
тесемки. Этими тесемками мы привязали два угла полотнища к трубке. Обдирая в
кровь руки о зазубрины многочисленных пробоин от осколков снарядов, с помощью
товарищей я залез на круп бронзового коня. Нашел отверстие в короне великанши и
закрепил в нем «древко». Чтобы знамя не упало, «древко» привязал к короне теми
же тесемками от носового платка Загитова. Длинных и более прочных тесемок можно
было нарвать и из самого полотна знамени, но мы в спешке не догадались этого
сделать.
Только тогда, когда
была полностью выполнена боевая задача (было это около 22.30 —22.40 по местному
времени), я почувствовал всю опасность своего положения. Я продолжал стоять на
бронзовом коне, держась за корону великанши. На крыше Рейхстага рвались снаряды
и мины. От взрывных волн качалась бронзовая скульптура. Мне казалось, что
вздыбленный конь свисает над фронтоном и вот-вот вся эта бронзовая громадина
вместе со мной грохнет вниз.
Как только я слез с
коня, мы все обнялись и решили немедленно доложить В. Макову о водружении
Знамени Победы. Я, Загитов и Лисименко остались на крыше, а Бобров стремглав
бросился вниз… »
Из радиорассказа В.
Макова: «Было примерно без четверти одиннадцать, когда вижу, в отблеске пламени
бежит ко мне Лешка Бобров. Видно, по моей заметной кожаной куртке опознал.
Подлетает и говорит: „Капитан!.. “ А дальше – то ли от бега, то ли от волнения
выговорить не может, задыхается. Я ему: ты чего, мол, запыхался? А он только
выдохнул: „Флаг водрузили!“
Я:
– Как водрузили?
Тут и все окружающие
меня солдаты услыхали, что «артиллеристы водрузили знамя», обступили Боброва,
стали интересоваться…
– Ну, –
говорю, – момент ответственный. Надо же докладывать командиру корпуса.
Веди к ребятам!»
Поднялись наверх.
Вылезли на крышу. И при свете отдельных вспышек вижу, как в ореоле, статуя
великанши на коне, а у нее на короне полощется кусок красного полотна. Ну, факт
налицо – флаг водружен! Подбежал, ребят расцеловал. Оставил Боброва, Минина и
Лисименко охранять знамя. А сам с Загитовым стал спускаться. Когда преодолевали
какой-то пролом, откуда-то – не совсем ясно, откуда, потому что в помещении
звук резонирует, раздалась очередь. Видно, сначала целились в Загитова, потому
что я успел упасть. А обернулся – Гизи лежит окровавленный. Вернулся,
наклонился над ним: «Жив?» – «Живой…» Быстренько разорвал индивидуальный пакет,
сложил бинт, подсунул Гизе под гимнастерку. Взвалил на плечи. Кое-как
спустились вместе вниз. А там санинструкторы подбежали. Я говорю: «Девчата,
перевяжите его!»
Присутствовавший при этом Неустроев потом отмечал,
что Маков, только что переживший два совершенно противоположных чувства –
радостное в связи с водружением и тревожное в связи с не ясной еще судьбой
тяжело раненного товарища, – тут же по рации вышел на связь с
командованием корпуса. Потом свидетели этого доклада с обеих сторон – и стоящий
рядом с капитаном Неустроев, и оказавшийся в тот момент у рации в штабе 79-го
корпуса начальник армейского политотдела Лисицын, в один голос вспоминали, что
при докладе Макова буквально распирало от избытка чувств. Не стесняясь в выборе
слов, он кричал в трубку: «Товарищ 10. Докладывает „Дозор-5“. Ваш приказ
выполнен: мои парни первыми водрузили Знамя Победы наверху Рейхстага в корону
какой-то бляди!»
Комментариев нет:
Отправить комментарий